-- Какой душный вечер... Да и весь день было душно.
-- Да.
-- Это убивает нас, Клер.
-- Да.
Сегодня утром шёл дождь. Сейчас прояснилось, но солнца нет и небо такое тяжелое, белое. Давит. Совсем нет ветра, и кажется, будто нет воздуха. Душно, очень душно. Не могу вздохнуть. Не могу перевести дух. Это убивает меня. Устала.
Всякое и про театралочку.Усталость -- нормальное положение дел. У меня была премьера.
Четыре месяца я носила в себе "Служанок". Четыре месяца горела, бегала с безумными глазами, сходила с ума и не могла думать ни о чём другом. Четыре месяца размышлений: "А здесь мы будем делать вот что", "А что жэ нам сделать вот тут вот?", "О, а там мы будем такие типа... а она будет такая типа...", "А тут должна быть такая музыка, чтоб прям ащще!.." И постоянно сомнения, переживания... Неверие в себя и тиски тоски, как у Евтушенко.
В начале марта встретилась случайно с девочкой-актрисой, которой безумно восхищаюсь, и поделилась своими творческими планами: "Ставлю Жана Жене." А она мне ответила: "Ого, ну, ты замахнулась!" И как только она это произнесла, я сама внезапно осознала: "Ого, действительно замахнулась!" Ужас! Страшно. Ответственно. 
Но нужно, очень нужно замахиваться, иначе так и будешь стоять на одном месте всё время.
Попереживала и успокоилась, замахнулась и сделала. Не буду говорить как. Не очень, на самом деле. Не совсем так, как хотела. Но сделала, сделали. Сделали, как обычно, вопреки всему, вопреки обстоятельствам, времени и иногда здравому смыслу. Как мы это умеем.
Как я это умею, похудела на три кило к премьере. Очень довольна. Теперь я такая красивая, костлявая, и не так страшно выходить на сцену полуголой. Ещё, как полагается, почти довела себя до нервного истощения. Однажды пришла в банк заполнять бумаги и, пока писала, начала реветь, потому что тётя-менеджер говорила со мной злым голосом. Это понятно: у неё стопиццот клиентов в день, таких жэ тугодумов, как и я, а я на грани нервного срыва и воспринимаю всё очень болезненно. Но это был, на самом деле, хороший знак. Если я в самый неожиданный момент падаю на пол и начинаю биться в истерике, значит всё, спектакль готов, пора выпускать. Я не умею по-другому. Не умею не расходовать себя по пустякам.
Вот так вот трачу всю энергию, а потом на спектакль ничего уже не остаётся. И половина времени уходит на то, чтобы как-то собраться. А когда собраться не получается, начинаешь выжимать из себя, выдавливать. Выглядит ужасно. Говоришь и умираешь от стыда. "Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно".
И вообще, всё как-то до сих пор не отлажено. Не выглажено, не вычищено, не вылизано. Не идеально. За последние две недели мы показали уже пять спектаклей (столько жэ раз мы сыграли "Оркестр" за полгода), и в каждом спектакле случилось что-то такое из ряда вон. Как будто не мы всё обсуждали и обговаривали, и не мы репетировали два месяца подряд каждый день. Ужасно, ужасно раздражает.
А ещё, очень угнетает туманное будущее нашей театралочки. Каждый год осенью я не знаю, дотянем ли мы до лета. Каждый спектакль ставится с мыслью, что это будет наша "лебединая песня" (что, к сожалению, никак не влияет на качество). Каждую весну я гадаю, соберёмся ли мы осенью. И вот сейчас, когда стало как-то получше, появилось своё помещение и какие-то шансы твёрдо встать на ноги, всё опять разладилось и покатилось под откос, и опять нужно начинать всё сначала, опять выкручиваться и выживать. Как это утомительно -- постоянно выживать.
Но больше ничего не остаётся. Будем выживать.
Будем выглаживать, вычищать, вылизывать. Доводить до ума. Ещё шесть спектаклей впереди. Надо хоть раз сыграть нормально, чтоле.
Будем жить, дядя, будем жить. Но сначала нужно перевести дух. Устала. Очень душно сегодня.
Закрой глаза, Клер, отдохни.
Моя любимая фотография после "сдачи" спектакля.
Классическое трио.